Фердинанд Мандарини никогда не упускал случая осуждающе сказать сыну, что он отличается от остальных членов Коллектива. Это повторялось с такой неумолимой регулярностью, что даже сейчас, давным-давно покинув Янтарь, Леон сам часто себя награждал подобными репликами с интонациями отца.
Так что, когда в переулке его подхватили под руки, набросили мешок на голову, обыскали карманы и куда-то потащили, он сказал себе: "Опять ты выбиваешься из рамок нормального, Леон Мандарини!"
Нормальный человек испугался бы, возмутился или попытался оказать сопротивление. Леон же затаённо радовался. Такое обращение значило, что с ним будут говорить о его творчестве.
Его внутренний отец потряс тростью и пробурчал что-то гневное.
Неведомые сопровождающие волокли свой груз быстро и профессионально. Всего пару раз стукнули о ступеньки, слегка обтесали бок о косяк, а в конце усадили на стул. Холодный и жёсткий, сделанный из металлических трубок и чистого садизма.
Мешок был сдёрнут, и, проморгавшись, Леон увидел своего сегодняшнего собеседника. Приятный, располагающий к себе мужчина. Весьма рассерженный, но даже эта эмоция казалась располагающей к себе.
Такие всесторонне положительные сыновья Коллектива в книгах обычно совершали самые страшные вещи, но об этом думать не стоило.
- Здравствуйте, офицер Чертополох. Мне нравится ваш плащ, - в голосе Мандарини звучало столько неприкрытого дружелюбия и искренности, что даже бандит-каннибал задумался бы о том, что у его пищи тоже есть чувства.
Согнувшись в три погибели, отчего стул предупреждающе заскрипел, а суставы рук издали нежное похрустывание, Леон поскрёб зудящей макушкой о край стола. Стало значительно легче. Нет, конечно суровый офицер никуда не пропал, в глаза бил жёсткий свет лампы, в лёгких всё ещё стоял запах не самого свежего мешка (и один Манселл знает, что или кого в нём переносили до этого), наручники продолжали впиваться в запястья... Но вопреки всему этому занервничавший было Леон приободрился.
Он любил обдумывать книги, писать и распространять их. И просто обожал о них разговаривать. И все эти представительные джентльмены, что с завидной регулярностью вызывали его к себе для беседы, чрезвычайно ему льстили. Хоть и казались слегка двинутыми, задавая бессмысленные вопросы, ответы на которые знали лучше самого Леона.
- Я работаю на городской совет Смарагда, в бригаде охотников на молнии. Идеи для книг я черпаю отовсюду, их подкидывает сама жизнь. Естественно, я преломляю их в призме своего воображения, поэтому ни разу не претендую на совпадения с реально существующими лицами или происходившими событиями.
Отвечать было легко, эта речь за пять лет многократно повторялась. Но эти господа раз за разом спрашивали, а значит, Леон вежливо им отвечал. Это была лёгкая часть беседы. Потом начиналась та, где он только и мог виновато улыбаться, хлопать глазами и пожимать плечами.
- Я добиваюсь... ну, наверное, слишком самонадеянно говорить, но я хотел бы стать известным во всём Коллективе писателем. Мистер Икс? - Леон виновато улыбнулся. В первый раз за вечер, но явно не в последний. - Его убила коллега, если вы не помните. Вовсе не я. Ну, то есть, я, конечно, написал, что она его убила, но заточенную ловилку сжимала именно её изящная рука, на которой ещё горели поцелуи мистера Икс. Она была вынуждена так поступить, ведь её шантажировали... Да и потом, он же не на самом деле... Ох!..
Он осёкся. Он чуть не проговорился, что смерть мистера Икса была инсценирована. Нет, нет, только не спойлеры.
Для тех авторов, что в интервью выдают сюжетные повороты будущих книг, Манселл должен был подготовить комнату без единого проблеска света.
Леон решительно сжал губы, которые пытались было расползтись в новой виноватой улыбке. Расправил плечи, остановив себя на грани пожатия ими.
- Я имею право хранить молчание?

Отредактировано Леон Мандарини (2015-03-07 00:34:59)

- Без шансов, - покладисто согласился Леон, покивал встрёпанной головой. Его внутренний отец добавил несколько фраз, после которых истеричная кривая леоновской самооценки рванулась в новые, подземные глубины.
Даже в безднах депрессии ему было бы очень интересно узнать, чем полнится эта пухлая папка. Вряд ли там рассказывалось о детских успехах в трясовании или обезвреженных молниях. А вот о Радужной комнате, визитах к соседям в форточку с целью обогатить домашнюю библиотеку жильцов своими книгами и систематических штрафах там наверняка упоминалось. А может, даже приводилась характеристика от Фердинанда Мандарини, сплошь утыканная восклицательными знаками. 
"Нет, лучше, наверное, не знать", - решил Леон, с усилием отводя взгляд от кончика ручки, которой Чертополох делал какие-то пометки в его деле. Наверняка писал, что от допрашиваемого странно пахнет.
Леон едва сдержался от того, чтоб пуститься в объяснения: это не он, это мешок, в котором его привели сюда. Это было бы невежливо и граничило с обвинением официальных инстанций в причинении вреда гражданам через нанесение на них неприятных запахов.
Не стоило, совсем не стоило. Да и допрос на месте не стоял.
- Простите, - Мандарини улыбнулся так виновато, будто извинялся заодно и за собственное существование. - Простите, я действительно не имею права говорить вам больше... Это как если бы... как если бы, - его взгляд заметался по скудно обставленной комнате, пытаясь найти хоть что-то, способное подсказать, как объяснить нежелание идти навстречу следствию и не прочувствовать свои почки до невыносимого ярко. И, самое главное, не обидеть офицера. - Представьте, что мы с вами друзья... Ну то есть нет, не мы, конечно, я не претендую, само собой, я оранжевый безбалльник и совершенно никчёмен. То есть, представьте, что ваши глубокоуважаемые и достопочтенные друзья задают вам вопросы по вашей работе. По чрезвычайно секретной части вашей работы. При всём хорошем отношении к ним и любви поговорить на безопасные темы вы ведь не сможете удовлетворить их любопытство. Вот и я сейчас. Я служу Коллективу и не собираюсь ставить препон расследованию, я вас уважаю, мне нравится ваш плащ, вы очень хорошо проводите допрос и очень, очень внушительно пронзаете взглядом до самого спинного мозга... Но я буду молчать.
Леон всплеснул руками, насколько позволили наручники. Получилось какое-то нервическое дёргание ладонями.
Ему не хотелось обидеть этого пурпурного, который явно был неравнодушным офицером, ежеминутно и со всем старанием улучшающим жизнь простых смертных. Чертополох даже знал о Мистере Икс и явно ему симпатизировал, хотя это не входило в его обязанности.
Он заслуживал лучших подозреваемых.
- Вы не подумайте, дело не в вас, дело во мне, - добавил Леон. - Простите.

- Я понимаю, это ваша обязанность.
Мандарини пожал плечами.
Он нравился Чертополоху.
Ему никто никогда такого не говорил. Ни в дружеском смысле, ни в том, который фигурировал в его последней книге, "Седьмой цвет радуги - голубой".
Леон и без того собирался написать Чертополоху положительный отзыв после допроса, но теперь ещё серьёзней задумался о подборе слов и хвалебных эпитетов. Возможно, стоило даже сочинить сагу в трёх частях.
И тем тяжелей было отказывать такому приятному человеку.
- Мистера Икс убила мадам Индиго, - твёрдо сказал Мандарини и вздёрнул подбородок жестом готового к расстрелу революционера. - У меня на это время твёрдое алиби: я сидел и писал книгу. Спросите моего домовладельца, он как раз с криками ломился в дверь из-за громкого стука клавиш.
Мистер Багровый отличался взрывным характером и острым слухом, было даже непонятно, как столь чуткие уши выдерживают соседство с такой лужёной глоткой. Леон боялся его почти так же, как жёлтых, и когда находился у себя, задвигал дверь комодом. Сейчас особенности психики Багрового были даже полезны.
- Мне тоже очень жаль, что я не могу вам помочь, офицер Чертополох. Надеюсь, у вас из-за этого не будет проблем. О том, что произошло после смерти мистера Икс, вы сможете узнать из следующей книги.
Вот он и сказал это. Вышло достаточно твёрдо, даже героически. Именно так ответил бы Лайонелл Янтарь, если бы его прижали к стенке. И Ламонт Медовый. И Лукас Ржав.
Каждый из них был намного храбрей Леона Мандарини, пусть и являлся всего лишь плодом его воображения. Но если на секунду притвориться, представить себя кем-то из них, то внутри, в районе солнечного сплетения ощущались странные шевеления. Леон не был уверен, но ему показалось, что это пробиваются решительность и умение настоять на своём.
А может, это давал о себе знать обеденный пудинг с извёсткой вместо глазури.
Но все эти внутренние подёргивания замерли в ужасе, стоило офицеру Чертополоху озвучить дальнейшую перспективу. Леон побелел, вжался в спинку стула. Значки "Мало баллов", "Рассеянный", "Лентяй" и "Легкомысленный" на его груди дробно застучали друг об друга.
Он не любил поэзию, потому что Фердинанду Мандарини она очень нравилась. Насколько жёлтому может нравиться что-то не пронумерованное и без возможности снять баллы с ближнего своего.
- Стихи?.. Люб-бовная л-л-лирика?..
Леон закрыл глаза, но тут же распахнул их. Сидеть в темноте и ждать неизбежного было даже страшнее.
- Хорошо, я готов, - он ни разу не был готов, но другого выхода не видел.
Поэзия. Оставалась возможность, что констебль Чанг питал страсть к хокку, но голос Чертополоха не обещал ничего хорошего. И короткого.
- Но... вы не могли бы снять с меня наручники, чтобы я хотя бы мог зажимать уши? - спросил Леон, и в его ярко-голубых глазах наивная, совершенно детская надежда мешалась со смирением. - Пожалуйста?..
Его выражение лица моментально преодолело отметку "последний щенок в зоомагазине" и заметалось между "последний щенок в магазине "Все изделия из меха", владельцы которого балуются собачатиной" и "ворох котят при виде сурового хозяина с заполненным камнями мешком в руках".
Да, мало кто способен в одиночку смотреть, как ворох котят, но практика показала, что достаточно напуганный писатель запросто справляется с этой задачей.

Отредактировано Леон Мандарини (2015-03-08 23:46:44)

- Я понимаю, - снова сказал Леон. Он отчаянно мечтал понимать прямо сейчас что-нибудь другое, например, свежий воздух и тихий успокаивающий стрёкот машинки, а не чужую обходительную жестокость. - Вы не могли бы передать моей маме, что я любил её, несмотря на то, что она вышла замуж за моего папу? И поцелуйте мою бабушку, пожалуйста. Хотя бы попробуйте.
Кто-то знающий Теофанию Мандарини и не знающий Леона, решил бы, что последняя просьба была изысканной местью. На самом деле в ней звучала искреняя любовь, пусть и погребённая под тонной паники.
- Добрый вечер, констебль Панг.
Синий улыбался так радостно, что только бессердечный человек смог бы встретить его воплем ужаса. Леон был сердечным, но питал к своим ушам определённую привязанность, поэтому страдальчески замычал.
Панг поправил очки, взмахнул рукой, плеснул на стол первой порцией слюны и Приступил. Вот прямо сразу, ему явно не терпелось.
Его стихи отличались крайней... стихообразностью, иначе не скажешь.
Сравнения были неожиданны, как удар боксёрской перчаткой из недр соблазнительного декольте. Беспощадны, как дантист, чью дочь вы вчера отвергли, приняв за шкаф кошмарно-розовой расцветки, и которому сегодня вы принесли свою наивность и острый пульпит. Отвратительны, тошнотворны, извращённо-мерзостны.
Ритма не было, только сгнивший труп последнего человека в мире, который считал, что в стихах должна наблюдаться какая-то ритмика. Он умер от рыданий.
Слова "тебя", "меня" и "всегда" стояли в конце строк и с обречённым любопытством переглядывались, прикидывая, как им нужно извернуться, чтоб в итоге получилась рифма. У них не было иного выхода. Как и у Леона.
Мандарини вместе со стулом, который по-прежнему оставался тем ещё орудием пыток, упрыгал в самый дальний угол комнаты. Это не очень помогло, но дарило призрачную надежду. На то, что совершенно внезапно случится землетрясение, и потолок допросной обвалится. На то, что если взглянуть на Панга под определённым углом, тот окажется галлюцинацией. На то, что под плиткой вон в том углу спрятана кнопка, открывающая выход к свободе. Все эти мысли заставляли метаться из стороны в сторону. Стоило Мандарини добраться до одного угла, как он тут же решал, что в другом будет слышно меньше, и направлялся к другому.
К тому же, грохот и скрежет стальных ножек, отягощённых восемьюдесятью килограммами отборной хроматичатины, немного заглушал слова. Леон так и не узнал, плеваться или целоваться хотелось Пангу, когда его любимая улыбалась ему, показывая "мелкие, как бисер, зубы".
"Он ведь тоже творец. Ему нужно знать, что его творчество ценно, а усилия не напрасны. Нельзя убивать его музу только потому, что он... ну-у... слегка не одарён талантом и пишет так, что лучше бы расстреливал людей и повторял То, Что Случилось трижды в день", - увещевал себя Леон.
Когда констебль поднимал на слушателя сияющий взгляд, приходилось вымученно улыбаться, одновременно пытаясь откусить себе язык в надежде истечь кровью. И то, и другое получалось плохо.
Леон уже начал видеть галлюцинации. Перед его глазами метались синие и зелёные пятна - удивительно красивые и невозможные, ведь Мандарини из поколения в поколение видели только красный и жёлтый цвета. В ушах завывали коты и скрипки, а может, скрипки с натянутыми вместо струн котами. Промеж ушей кто-то истерично смеялся.
Панг, оказывается, уже закончил. Утирая трудовой пот, он сминал в руках многострадальный блокнот и переводил дух. Леон не сразу заметил установившейся тишины, слишком увлечённый приступом тошноты и остаточным эхом слов, что застряли в сознании навечно. Но когда раскрылась дверь, он метнулся к Чертополоху, как хищный лебедь.
"ДЫНЦ-ДЫНЦ-ДЫНЦ!" - ножки стула истерично лупили по полированным плиткам пола, оставляя в них глубокие вмятины.
- Господин Чертополох, как я рад вас видеть!!!
"ТЫДЫНЦ-ДЫНЦ-ТЫНЦ!" - вторил стул.
- Я вам всё скажу, всё! На самом деле Мистер Икс был...
"ДЫНЦ-ДЫДЫНЦ-ХРЯСЬ!"
Леон осёкся. Эта последняя нотка в яростной песне стальных ножек прозвучала как-то нехорошо. Такую вполне можно вставлять в похоронный марш.
Она как бы злорадно улыбалась и вопрошала: "А кто-о-о только что продырявил ножкой стула ступню пурпурного при исполнении? Насквозь хоть, а?"
Леон не стал виновато улыбаться. Он боялся двинуть даже единой лицевой мышцей.
- Эээ... простите?

Отредактировано Леон Мандарини (2015-04-01 06:35:41)

Леон наблюдал прыжки и кульбиты Чертополоха с бесконечным чувством вины в глазах. В голову не шло ничего умного и достаточно извиняющегося. "Простите, я не хотел"? Ежу понятно, что не хотел, иначе бы в комнате было не продохнуть от оперативников, которым только дай волю обезвредить террориста. "Как вы?"? Тоже нелепо, видно ведь, как. "Да вот, знаете ли, скачу, ору и размахиваю руками, что-то нашла такая песня", - ответит Чертополох и будет прав. "Может, я подую - и всё пройдёт"? На этом моменте мозг Леона застопорился, несмотря на свою склонность представлять нелепые ситуации во всех красках.
- Простите меня, офицер, простите, - повторял он с нарастающим отчаянием. Тут на него, как на клетку с попугаем, набросили мешок. Пришлось замолчать и последовать в том направлении, куда повлекли сопровождающие.
Леон и без того не слишком привык спорить, а уж после случившегося с Чертополохом чувствовал себя настолько никчёмным, что хотел хоть как-то загладить свой проступок. Если бы ему позволили, он бы сам напялил на себя мешок, сам себя отконвоировал бы куда надо и сам приковался бы. Но умиляться его самостоятельности было некому.
Темнота и одиночество в новом месте были недолгими. Сначала Леон услышал тяжёлые шаги с заметным приволакиванием ноги. Потом с него стащили мешок, и он второй раз за день подслеповато заморгал на Чертополоха. Возможно, такой метод обращения с допрашиваемым нёс в себе сакральный смысл. Говорят же, что новорожденные детёныши запечатлевают первый увиденный объект и начинают считать его своей мамой. Видимо, фокус с мешком работал на тех же механизмах. Если так, то дважды-мама Леона носила звучную фамилию, сильно хромала и выглядела очень недовольной.
- Офицер, я приношу вам свои искренние извинения. Я правда никак не хотел навредить.
Под тяжёлым взглядом Чертополоха Леон заёрзал.
Впрочем, он чувствовал себя виноватым и жутко неловким большую часть жизни, это вполне можно было перевести в фоновый режим. Тем более, что в грудной клетке начинало разгораться нечто густое и покалывающее.
Ах, визит музы ни с чем не спутаешь.
Мандарини кончиками пальцев потянул к себе ручку и стопку бумаги. Принялся что-то писать то в одном, то в другом углу, то и дело соединяя одни колонки слов с другими, оснащая их вопросительными или восклицательными знаками и подчёркивая от двух до пяти раз. Его душа горела и издавала потрескивание: если прислушаться, можно было разобрать бесконечную историю, которая только и ждала, пока её запишут.
- А, мистер Икс? - Леон будто вспомнил о чём-то неизмеримо давнем. - Да, точно, старый добрый мистер Икс. Он подозревал, что мадам Индиго, пусть сама того не хочет, но собирается его убить, и как истинный джентльмен не смог позволить ей взять на себя такой груз. Поэтому он заранее всмотрелся в пурпурно-жёлтый цвет, который временно притормозил его процесс кровообращения. Получив удар ловилкой, Икс рухнул бездыханный и по всем признакам казался мёртвым. Однако он терял кровь с несоизмеримо меньшей скоростью, чем мог бы. Когда мадам Индиго удалилась, на сцену вышла пани Фалунская - может, вы её помните, она мелькала в первой, второй и пятой книгах и выгораживала мистера Икс перед руководством, - с магазинной тележкой и увезла его в тайное убежище. Она перевязала его раны и помогала скрывать тот факт, что он выжил. Спустя какое-то время они вместе расследовали загадочную гибель седьмого мужа мадам Индиго, который занимал важный пост и оставил после себя крайне занятные записи. Благодарность мистера Икс к умной и скромной Фалунской начала перерастать в нечто большее, но прошлое не хотело его отпускать...
Всё это он рассказывал, с невероятной скоростью испещряя бумажные листы какими-то значками, разрозненными словосочетаниями и схематичными изображениями. Было похоже разом на каракули ребёнка, добравшегося до важнейших документов, и записи шизофреника, рисующего собственной кровью.
- Но мистер Икс - это уже вчерашний день. Он исчерпал себя как персонаж. Возможно, я когда-нибудь вернусь к нему, но не могу гарантировать. В данный момент пусть считается мёртвым, во всех смыслах.
Он всплеснул руками и отложил исчерканный лист, секунду подумал и набросился на следующий.
- О, вы себе не представляете, сколько у меня идей. Они так и переполняют, так и скачут внутри!.. Я назову его инспектор Расторопш... - тихо, проникновенно сказал Леон. - Но другие будут звать его Хромой инспектор. Он будет заниматься самыми сложными делами, теми, в которых его менее одарённые коллеги потерпели провал. Посмертная диагностика преступления, это ведь так интересно! На каждого из нас действуют десятки разных факторов, но доказать, какой конкретно привёл к смерти, - это настоящее мастерство. Расторопш не самый приятный человек, из-за частой боли в ноге - кстати, как ваша ступня? - он зависим от лаймового, добавок он не отличается любовью к следованию установленной процедуре. Но гении всегда преуспевают не благодаря, а вопреки.
Он оглядел допросную, одаряя её полным благодарности взглядом. Отдельного зрительного "спасибо" удостоились зеркало, ботинок Чертополоха, стол, лампа, сам Чертополох и чашка с надписью "Не пей из меня". Без всего этого не было бы никакого озарения.
- Патологоанатомическая детективная драма - вот чем будет моя следующая книга. И нет, никаких спойлеров! Я ещё сам не знаю до конца всего сюжета.

Отредактировано Леон Мандарини (2015-03-14 12:25:00)