Бюрократию, по мнению Коллектива, Уильям должен был любить, потому что куча бумаг и согласований гарантировали (теоретически) четкую структуризацию, классификацию и разделение ответственности, в которых было можно (теоретически) и было нужно (практически) находить упоение.
Бюрократию Уильям терпеть не мог, потому что, при всем его уважении к членам Коллектива, заполнять бумаги они не умели совершенно. Если рамка была нарисована — будь добр вписать свои слова в нее. Если бумага разлинована — изволь писать ровно по линиям и не вылазить туда, где их нет. Еще желательно бы писать одним из стандартных шрифтов, но какая разница, каким шрифтом пишет человек, если он делает это не по линиям?
Пачку отпечатанных рукописей готовой статьи Уильям мог бы предоставить в качестве образца: все поля были соблюдены, листы Уильям сшил на четыре прокола, сверху подшил лист, заполненный вручную, что по общим правилам исключало возможность упущенных отметок, которые можно было бы посчитать опечаткой или допечатать поверх. И, конечно, Бискр с удовольствием бы поделился своими умениями, если б людям только нужны были качественные образцы. Но какому человеку может быть нужен образец заполнения бумаг, если опоздание в сколько-либо минут от назначенного срока считается нормой?
В начале Уильям готов был поверить любой отговорке, которую ему предоставят, но когда стрелка часов проползла пятнадцать, а затем и двадцать минут, Бискр пошатнулся в своей готовности. Ничего и ни у кого спрашивать он не стал из принципа — только поглядывал на периодических посетителей и работников первого этажа, отмечая тех, которые могли бы засвидетельствовать столь длительное ожидание и поставить подпись в составленном акте о несоответствии и неуважении.

На подошедшего к нему человека Уильям уставился снизу вверх, не удосужившись даже встать, и при этом едва лишь скользнул по чужому лицу взглядом: тонкий оттенок желтизны, проступавший на уставших белках глаз, и общая помятость внешнего вида мгновенно сделали сложившийся в памяти образ бледным и едва различимым.
Конечно, кто еще мог опоздать на полчаса, как не потрепанный жизнью юнец. Еще, небось, курьером подрабатывает, потому что за настолько безалаберное отношение к людям в целом и уважаемым гражданам в частности с него обязаны стряхивать крупные штрафы.
Уильям бы точно стряхивал.
Бискр дождался окончания спешной речи, которая, видимо, должна была убедить его в полной лояльности сотрудника ЦИА. Потом чуть склонил голову на бок, показывая, что совершенно не впечатлен высказанной готовностью к содействию. Спрашивается, где была та готовность полчаса назад, когда Уильям входил в двери центра в 13 часов 29 минут?
Где она была все эти полчаса?
Где ты шлялся, пропащий?
Уильям неспешно поднялся, чтобы посмотреть собеседнику в глаза прямо и увидеть там только вежливое лицемерие, вполне свойственное всем должностным лицам, принимающим более-менее уважаемое население. Свойственное всем, кроме желтых, разумеется. Вот уж кто сразу говорил о том, что думает, даже не поднимая глаз на посетителя.
Бискр про себя вздохнул.
— Искренние, — приподняв бровь, медленно повторил он с тем сочетанием иронии и выжидания, с каким детей ловят на лжи и дают им последний шанс: сказать правду или получить заслуженное наказание.
У юнца особого выбора не было. Уильям стоял, молча глядя ему в глаза, пока приоткрытый рот синего не захлопнулся без единого звука, а глаза не поменяли свое выражение.
— Ну... вот как-то так, да, — согласился Уильям с увиденным и сделал шаг в сторону, теперь готовый последовать туда, куда его поведут. — Заняться моим делом "сразу" у вас уже не получится, молодой человек.
Говорил он отстраненно, не давая забыть, что пока еще волен подать жалобу, но не склонен этого делать по личным причинам, не связанным с личностью провинившегося.
Папку со статьей из рук Уильям не выпустил.
— Я не выступлю против вашего личного участия, — продолжил он, — если вы будете так любезны и перестанете кормить меня официальной этикой, которой не соответствуете. Контроль над ситуацией вы уже потеряли, а я потерял достаточно времени, чтобы еще наслаждаться вашим отсутствующим энтузиазмом. Я здесь совсем не ради него.

Отредактировано Уильям Бискр (2016-02-06 21:07:23)

После высказанного предложения Уильям взглянул на молодого человека немного иными глазами. Во-первых, тот действительно последовал предложению и не стал городить ни уничижительно-извиняющуюся ни надменно-хозяйскую чушь и даже не попытался козырнуть своим синим цветом, на что имел законное право. Из всех возможных к тому причин Уильям выбрал (отдав дань уважения спокойствию молодого человека) нежелание спорить и влазить еще дальше в дикие кусты непонимания.
В конце концов, проблема бананового цвета изучалась в НСЦ уже достаточно долгое время, и теперь, когда цветчики продвинулись так далеко, как никогда ранее (а каждое их исследование продвигало НСЦ дальше, чем она когда-либо была), необязательный ЦИАшник преступно препятствовал информированию населения. Ботанические каталоги обновлялись не так-то часто, и теперь, когда предлагались серьезные (Бискр даже сказал бы "серьезнейшие") правки, приходится откладывать все прочие дела и ждать без всякой на то веской причины на неудобных лавках.
Что касалось "нового бананового", о котором шла речь в статье, то его — официальный цвет зрелого банана — предлагалось сместить и заменить так называемым "старым банановым", который, конечно, был гораздо более новым ("новый банановый" был таковым уже лет двести), но обращался к весьма старому цвету: цвету дикого банана. Да и глупо было бы называть цвет банана "новым новым бананом", тем более, когда на деле новый цвет был старее, чем весь мир, — Бискр так и написал в статье "глупо", но потом вычеркнул этот термин и обратился к собственному чувству текста и стиля.
"Это было бы по меньшей мере не аргументированно, — написал он затем, возгордившись непробиваемостью формулировки, — отказываться смещать "новый банан" на 0,047 по тоновой шкале. В нынешнюю эпоху мы не имеем права разбрасываться и тысячными долями полутонов, тем более, когда речь идет о желтом... — Уильям гордо хмыкнул, но затем продолжил — ...успешное использование которого в реабилитации больных напрямую зависит от точности и чистоты оттенка. Именно поэтому Службой Цвета было принято решение..."
Продираясь сквозь логические хитросплетения, Бискр предупреждал граждан, что с момента принятия поправки окрашивать банан "новым бананом" будет по меньшей мере безвкусно и, к тому же, весьма опасно. Влияние официального цвета банана считается весьма положительным, но как изменится влияние "нового банана", когда он перестанет быть цветом, собственно, банана, никто не мог бы сказать точно. Исследования продолжались, а обо всех недугах, вызванных "новым бананом" следовало сообщать цветоподборщикам на местах.
Впрочем, о влиянии "старого банана" сообщать никуда не следовало, поскольку цвет банана влияет исключительно положительно, а все недуги либо приписываются "старому банану" ошибочно, либо являются благом для каждого конкретного гражданина, пусть он того и не осознает.
Закончив статью таким образом и закончив теперь краткое осмысление реакции синего, Бискр, вообще-то, чертовски удовлетворился реакцией на самого себя, облив маслом чувство достоинства и уважения. ЦИАшник готов был извиниться и даже загладить вину за свой собственный счет. Уильям посчитал обмен вполне равноценным и, спустя несколько секунд раздумий, согласно кивнул.
— Десерты я покупаю себе сам, — вежливо отказался он и направился следом за синим, — но чай был бы кстати.
— Изменения ботанических каталогов (тем более, настолько серьезные изменения), — продолжил Уильям, когда его провожатый закончил просмотр бумаг, — это действительно тяжелая тема, и НСЦ хочется, чтобы граждане были информированы... правильно.
Сложно было придать голосу правильную интонацию, но Бискр надеялся, что не придется пояснять, что же именно НСЦ подразумевает под такой формулировкой. Тем более, что он сам знал об этом только по догадкам.
Правильно.
Вышло весьма самостоятельно.
— Потому допускаю, что понадобятся... — Уильям пропустил слово "серьезные", — правки. Полагаюсь на ваш профессионализм, мистер... Как ваше имя?

— В ратуше тоже недостаточно осведомлены о подобных событиях, — отозвался Уильям, сперва сев на выбранное место. Кафе было чистым и опрятным, людей в нем почти не было. Бискр позволил себе представить тут столпотворение в активные часы, и порадовался, что встреча была назначена на такое свободное время в середине дня. Пусть даже здесь никогда не бывало так много людей, как Уилл представил, его фантазия иногда работала куда лучше, чем у режиссера и сценариста городского театра, а это, вообще-то, показатель.
Оставалось радоваться, что фантазия у желтого включалась в весьма редких случаях. Зачастую, в случаях темы, касающейся очередей. Бискр не мог объяснить этого феномена, но смутно догадывался, что есть в этом какой-то подтекст.
Конечно, лучше бы он все же провел это время за своим рабочим столом, занимаясь общественно-полезным трудом, а не разговаривал с ЦИАшником о трудностях донесения информации. Бискр хотел сказать: "поймите правильно, мистер Перванш"; еще он хотел было сказать: "ваше ли это дело, мистер Перванш", но Уильям, конечно, молчал, потому что это было бы не вежливо даже по его — желтого — меркам. Пусть он позволил бы себе такие фразы с официальным лицом в его кабинете, но раз уж время его приема благополучно пролетело как лебедь над Смарагдом, раз уж молодой человек был так любезен, что потратился на чай с сахаром и сидит здесь, то Уильям решил, что их разговор можно считать частично неофициальным.
Разъяснять свою работу тем, кто в ней ничего не понимает Уилл не любил.
Но вот рассказывать о нюансах — это было у желтого в цветовосприятии.
— Цвет, мистер Перванш, в нашем с вами обществе играет важную, основополагающую роль, — почесав лоб и добавив в чай сахара произнес тогда Уильям. Он говорил веско, делая смысловые ударения на нужных словах, чтобы лучше донести свою мысль.
— Однако не секрет: если бы мы знали о цвете всё, служба исследований была бы не нужна. Когда мы делаем открытие, мы приближаемся к истине нашего общества.
Уильям прервался, чтобы попробовать чай. Ничем особенным он не отличался, но это значило, что и отвратного качества он не был. Хороший такой среднестатистический чай; Бискр остался доволен.
— Скажите, мистер Перванш, — продолжил Уильям, с тихим стуком вернув чашку на блюдце и подняв глаза на синего, — что бы вы сказали людям, обсуждающим, нужна нам эта истина или лучше оставить заведомую ложь?

Бискр сперва слушал внимательно, потому что ожидал вполне простого ответа: "конечно, мистер Бискр, я бы сказал им, что они не имеют права препятствовать познанию мира", он даже заранее подготовился согласно покивать головой и ответить: "видите, мистер Перванш, в ратуше в курсе изменений, но и только".
Однако что-то пошло не так, и Уильям, умудрившийся за своим удивлением прослушать первую часть ответной речи, приподнял бровь, выражая свое недоумение. То ли виной суть сказанного, то ли то, что суть эту преподносил синий, то ли то, что синий этот был, в конце-то концов, ЦИАшником, но Уильям буквально завис, вперившись в Маттиаса своим умным взглядом уставшей котейки.
Потом лизнул губы и, цыкнув, отпил из своей чашки.
Затем отправил в рот ложку меда и снова отпил чая.
Бискр усиленно делал вид, что молчание — это не молчание, а затянувшаяся пауза перед его ответом. В это вполне можно было поверить, потому что ложку меда он сожрал так быстро, как не делал этого, наверное, никогда. Разве что в детстве, но соревнований по высасыванию материнской груди в Коллективе не устраивали, а то, может, и еще один значок был бы у Уилла на груди.
Может, отец успел бы им погордиться.
— Занятные мысли у вас в голове, мистер Перванш, — наконец проговорил Уильям. По его тону нельзя было понять оценку, которую он дал сказанному. Одобрение, порицание, деликатное молчание — могло быть что угодно из этого.
Маттиас мог быть кем угодно.
Уильям кинул на него испытующий взгляд и снова коснулся пальцами своего лба.
— Только имейте в виду одну важную вещь, — сказал он, придирчиво взвешивая каждое слово, — наши исследования не меняют Коллектив. Они делают его более... — Бискр перетянул губы на одну сторону лица, — Коллективом. Изменения каталога цветов, как и отправление неблагонадежных членов на Перезагрузку, исправляет допущенные нами ошибки. Поэтому постарайтесь, прошу вас, — Уилл ткнул пальцем в стол, — чтобы в статье эта позиция НСЦ читалась недвусмысленно.
Бискр в тот момент думал о том, что своим придирчивым взвешиванием слов компрометирует себя сильнее, чем ему того хотелось. Но еще он считал, что это будет воспринято справедливым волнением и недоумением, вызванным вопросами такого рода, а не собственной неблагонадежностью. Тем больше ему хотелось так считать, чем более справедливыми и логичными ему казались замечания ЦИАшника.
Бискр почувствовал себя идиотом, который не видит простой логической ловушки, в которую его заманивают, а чувствовать себя идиотом он терпеть не мог.
— Очень прошу вас, — настойчиво повторил Уильям, совершая этим, наверное, еще одну ошибку в разговоре.

— Мне их читать тоже не приходилось, — отозвался Бискр особым желтым тоном, когда сделал очередной глоток и выдержал паузу. Он сделал это по двум причинам. Во-первых, потому что статей Марджори Уилл действительно не читал (читал, но — нет; в НСЦ с этим сложно; очень; совсем; да бросьте, просто Марджори пишет хуже Маркоу; и нет, он не читал ни того, ни другого), а во-вторых, потому что та... детскость, с которой Маттиас все это сказал...
Нет, он все еще, конечно, мог иметь отношение к чему-то очень страшному и проверяющему, но не когда трепался о Лосось, с которой встречался в ее рабочих целях.
Лосось. Красная. Встречалась с синим. ЦИАшником. В ее рабочих целях.
В ее рабочих целях.
Святой Манселл, Лосось, какие у тебя вообще могут быть рабочие цели, цветоподборщика ты кусок?
Да еще и с ЦИАшником. Если бы Уильяму теперь кто-то сказал о тех же статьях, он бы, конечно, не поверил. Снова, во-первых, потому что Маттиас сам сказал, что статей не читал. А во-вторых, потому что это были бы его цели, а не Лосось.
Коварная рыбешка, что ты задумала?
— Такие перестановки, мистер Перванш, дело редкое, как я уже говорил, — пояснил Бискр, намереваясь развить тему и вытянуть максимум новой и полезной информации. Если Лосось действительно связалась с прессой по каким-то своим делам, Уильям хотел это знать. Если он мог взять Марджори за... за что берут женщин? Бискр был неплох в практической анатомии, но с теорией все было немного сложно. Пусть будут ягодицы. За ягодицы приятно браться. Так вот, если он мог взять Марджори за ягодичку (или обе), он хотел это сделать. Просто из принципа и на всякий случай. Чтобы не выделывалась, даже если ей очень этого захочется.
— Но дело хоть редкое, однако важное. По крайней мере, касательно именно моих тем. Это не секрет и, — уточнил Уильям, не удержавшись от возможности поправить собеседника, — потому можно не совсем между нами: у меня высокое цветовосприятие желтого, следовательно, им я и занимаюсь. Желтый, как вы можете знать, обладает лечебными и восстанавливающими эффектами. Желтый — цвет поддерживающий и стабилизирующий. Потому нам нужно (почти жизненно необходимо) работать с его лечебными оттенками: реабилитация не менее тяжелая задача, чем экстренные меры. Все это указано во введении к статье, — сказал Бискр, указав пальцем на папку, — правда, в общих выражениях, и, конечно, это не имеет почти ничего общего с исследованиями Лосось. Вы знакомы с ее исследованиями?

Оригинально. Это по какому же протоколу корректор должен предложить автору прогулку или даже столик "где-нибудь", чтобы обсудить результаты той самой коррекции или того, что вы захотите.
Интересно.
Любопытно.
Что это они с рыбешкой такого проворачивали, что Маттиас Перванш, этот синий малой, отделывался общими фразами сейчас и предлагал обсудить то, что вы захотите, завтра?
Уильям задумчиво сверлил взглядом тарелку, лениво помахивая в воздухе ловилкой, предполагая и гадая о таинственной связи ЦИА и НСЦ. Фантазия у Бискра была по истине желтая, отправляясь в свободный полет в рамках законов и правил, а пространства для пируэтов там было куда больше, чем могли подумать прочие члены Коллектива. Фантазия его отправилась в дивный по своему мастерству полет, представляя Маттиаса и Марджори в разных позах:
вот они склонились над карточками; вот они считают баллы; вот они обсуждают пурпурные браки; вот Мардж сидит на столе, пока Маттиас листает документацию, к которой не имеет допуска...
От последнего Бискра прямо передернуло, потому что ну кто вообще может позволить себе сидеть на столе? Да и к тому же: сидеть так перед кем-то, кто читает документы не по своему уровню допуска.
Ох, Манселл, награди эту женщину, если она умудрится протащить ЦИАшного заморыша к себе в кабине — на этой мысли фантазия Уильяма споткнулась о лососиные реалии: не смогла бы она протащить ЦИАшника для такого. Разве что оформила бы как испытуемого, но кто вообще ставит опыты на взрослых людях, Манселла ради, есть же дети — целая Хромомолодость на пару этажей ниже.
— Идет, — кивнул Уильям, положив ловилку на блюдце. — Только заказывать ничего не нужно. Наш коллега опубликовал статьи в первый раз. Где-то... неделю или полторы назад. И по этому поводу теперь устраивает небольшое... празднество, пригласив туда всех причастных: а я вычитывал его работы. Вы, мистер... Перванш, можете подойти туда. Нет, не волнуйтесь, — покачал он головой, — эти люди не могут быть компанией и уже через час от начала распития каждый окажется в своем углу, только счет будет общий и не из нашего кармана оплачен.
Уильям криво усмехнулся. Пить за чужой счет желтые тоже умели, если им позволяла гордость, а так как Бискр был более, чем причастен к поводу мероприятия, его гордость поблескивала от свежей полироли.
— Думаю, будет уместно совместить приятное с полезным, да еще и два раза. Подходите к пяти. Бар тот, что в двух кварталах от НСЦ в сторону площади; он там один, пропустить его трудно. Там и поговорим, и ни-икто, — протянул Уилл, — не будет нам мешать.